МНОГООБРАЗИЕ ГЛУБОКИХ КАРТ

Making Deep Maps

JOURNAL: « PROCEEDINGS OF V.I. VERNADSKY CRIMEAN FEDERAL UNIVERSITY. HISTORICAL SCIENCE/ PHILOSOPHY/ POLITICAL SCIENSE. CULTURAL STADIES » 

Volume 10 (76), № 3, 2024

Publicationtext (PDF): Download

UDK:  008

AUTHOR AND PUBLICATION INFORMATION AUTHORS:

David J. Bodenhamer, Journal of the Digital Humanities

TYPE: Article

DOI: DOI: 10.29039/2413-1695-2024-10-3-79-97

PAGES: from 79 to 97

STATUS: Published

LANGUAGE: Russian

KEYWORDS: deep mapping, deep map, deep maps, collective memory, classification of deep maps.

ABSTRACT (ENGLISH): The article is dedicated to the concept of deep maps and the role of deep maps in the humanities. The author, David J. Bodenhamer, identifies five types of deep maps: archival, descriptive, research, narrative, and immersive. Each type serves its own purpose, from storing and analyzing data to creating an interactive experience for users. Deep maps help explore the interaction between people and the surrounding space by incorporating multiple perspectives, emotional aspects, and elements of memory into the analysis.

В большинстве источников глубокое картографирование представляется как новое направление с явно прослеживаемым происхождением. Оно берёт своё начало с призыва ситуационистов, авангардных французских интеллектуалов 1950-х годов, создать географию, которая бы объединила материальные и эмоциональные характеристики места «в вареве контекстов». Смешивая принципы унитарного урбанизма^[1] и психогеографии, они ставили цель «фиксировать и показывать шероховатость и патину пространства через соположение и взаимопроникновения исторического и современного, политического и поэтического, дискурсивного и чувственного» [1]. Спустя четыре десятилетия, американский писатель Уильям Лист Хит-Мун воплотил эту концепцию в «PrairyErth», стратиграфическом коллаже небольшого округа в штате Канзас. Подзаголовок книги – «Глубокая карта (Deep Map)» – дал этой концепции название, а поставленный им вопрос – «Могут ли координаты привести к связям?» – обозначил её предназначение [2]. Таким образом, термин «глубокое картографирование» вошёл в наш лексикон и подтолкнул наше воображение к работе. Новая область, гуманитарные исследования пространства, а также продвинутые геопространственные технологии предоставили этому подходу не только импульс, но и форму выражения, при этом литература всё подробнее раскрывает как его потенциал, так и проблемы [3].

Если бы всё было так просто или так ново. Стремление к глубокому картографированию – сочетанию географических и культурных представлений о месте – началось ещё тогда, когда человек впервые стал рисовать карты. Одним из самых ранних известных примеров является фреска Чаталхёюка в Турции (около 6200 л. до н.э.). На ней запечатлены жилища разного размера, по всей видимости, расположенные в соответствии с их социальным статусом, а также вулкан, религиозно и экономически значимый для жителей, он смещён относительно своего реального местоположения [4]. Некоторые ведущие картографы оспаривают классификацию рисунка как карты, поскольку он является частью настенной росписи, изображающей другие стороны общинной жизни [5], но даже если это правда, то она подтверждает, что люди не разделяли физический и культурный миры. Древнегреческий географ Птолемей назвал эту практику хорографией, подробным описанием местности, которое отражало «качества, а не количество вещей, которые оно фиксирует» [6].

Это стремление предоставлять контекстуальную информацию воплотилось в средневековых картах с их искусными картушами, полными фантазии рисунками и текстами. Вспомним Эбсторфскую карту XIII века, самый большой образец жанра, известного как mappa mundi. Карта, идеализированное изображение известного мира, нанесённое на тридцать сшитых вместе козьих шкур, является визуальной энциклопедией, которая содержит более 2000 рисунков и пояснительных текстов, сочетавших географию, религию, науку и фольклор [7]. В ней Земля представлена как место, богатое событиями и историями. Это была глубокая карта. Возрождение хорографии в эпоху Ренессанса, особенно в форме подробных письменных описаний мест, также отражало эту тенденцию [8].

Возникновение национального государства с его территориальными амбициями, а в более позднее время – индустриально-бюрократического государства, способствовало возникновению карты, которую мы можем назвать современной. Она была лаконичной, отображала маршруты и границы, а также те физические особенности территорий, которые упрощали движение людей и товаров или усложняли его. Хотя эти лишённые контекста («flat») карты стали повсеместными – они изменили то, как мы понимаем картографирование – потребность в информации о месте не уменьшилась; скорее, она приняла другие формы.

История развития этих форм показывает, насколько широко распространены истоки глубокого картографирования. В XVIII веке географические справочники и местные старинные хроники сочетали историю, фольклор, статистику, сведения из естествознания и всё то, что можно было узнать о месте. Даже в тех случаях, когда справочники не содержали карты местности, они воплощали собой стремление к контекстуализации, которое сопутствует любым размышлениям о глубоких картах. Энциклопедии городов, распространение которых пришлось на конец девятнадцатого и двадцатый век, представляли собой вариации на эту тему. Аналогично школа «Анналов» подчёркивала важность детального описания прошлого, охватывающего телесную и материальную культуру, в контексте которой происходили события. Интеллектуальное влияние оказало и прозрение Мартина Хайдеггера о естественности использования тела как точки отсчёта для организации пространства [9], и пространственных историй Мишеля де Серто, которые запечатлели практики повседневности [10]. Теоретик Эдвард Кейси настаивал на том, что мы непрерывно создаём пространство, пребывая в «конфигуративном комплексе вещей» [11], а географ Йи-Фу Туан подчёркивал связь между эмоциями и ландшафтом, которая проявлялась в любви к месту (топофилии) [12]. Дорин Мэсси разработала концепцию пространства как открытого, гибридного и отмеченного перекрещивающимися потоками [13], а Майкл Пирсон и Майкл Шенкс обозначили практику театрального/археологического переосмысления фрагментов прошлого как реальные события [14]. Мы разрабатываем глубокое картографирование, по всей видимости, уже долгое время.

Постмодернизм, пространственный поворот и глубокое картографирование

Два наиболее влиятельных интеллектуальных течения последнего полувека, постмодернизм и деконструктивизм, способствовали возникновению интереса к глубокому картографированию. Их апологеты утверждали, что рациональный эмпиризм является социальным артефактом, а выводимая из него истина – лишь один из множества дискурсов. Деконструктивисты особенно настаивали на том, что язык конструирует реальность; люди, использующие язык по-разному, и видят мир по-разному. Это социальное конструирование реальности ознаменовало «парадигмальный сдвиг от просвещенческого представления об относительной неопределённости как природного, так и социального мира к – всё более распространённому – постпросветительскому представлению о радикальной неопределённости всех материальных и символических форм существования» [15]. Одним из результатов этого сдвига стало академическое требование признавать (и отражать) более полное осознание разнообразия человеческого опыта.

Постмодернистский мир выражает себя в пространственном повороте. Его происхождение неясно, но этот поворот обозначил, особенно в социальных науках, общепринятое возрождение интереса к взаимоотношениям между пространством, культурой и социальной организацией. Как часть постмодернистского дискурса, отвергающего универсальные истины, большие нарративы и структурные объяснения, доминировавшие в социальных и гуманитарных науках XX века, пространственный поворот фокусировался на конкретном и локальном, без предположения о том, что одна форма культуры лучше другой. Его утверждение было простым: чтобы понять человеческое общество и культуру, мы должны понять, как оно развивалось в определённых обстоятельствах, в определённое время, в определённых местах.

Возвращение к пространству началось в 1970-х и 1980-х годах, когда возникла критическая география. «Вместо того чтобы восприниматься только как материальный фон, хранилище или сцену человеческой жизни», отмечает ведущий теоретик Эдвард Соджа, «пространство более проницательно рассматривается как сложное социальное образование, часть динамического процесса» [16]. Это понимание пространства как социального процесса, а не просто географического явления, во многом обязано постмодернизму, который видел мир как воплощение крайней сложности, противоречия, неоднозначности, неопределённости и разнообразия. Эти идеи не были новыми – в XIX веке немецкий философ Фридрих Ницше сформулировал знаменитое утверждение, что «любая преобладающая в данное время интерпретация является функцией власти, а не истины» – но постмодернизм дал этим идеям иное выражение [17]. Для постмодернистов способ, которым мы видим и определяем мир, неизбежно относителен; в пространственных терминах это означало, что каждое общество определяло пространство по-разному в соответствии со своими потребностями. Власть и культура влияли на то, как общества думали о пространстве, так же как возможности и ограничения материального мира формировали способ, которым люди строили свои общества. Феминистская география была особенно важна для продвижения дискуссий о неотъемлемости учёта живого опыта, комплексности и постпозитивистских дискурсов общества и знания [18].

Постмодернистский пространственный поворот сопровождался критикой умаления значимости географических знаний в пользу исторического опыта – времени – в науке XX века: «Пространство рассматривалось как мёртвое, фиксированное, не диалектичное, неподвижное», утверждал Мишель Фуко, «[в то время как] Время… было богатством, плодородием, жизнью, диалектикой» [19]. К концу века пространство в качестве новой интерпретативной рамки нашло свой путь обратно в социальную теорию, или, как отметил Дэвид Харви, «география [была] слишком важна, чтобы оставлять её географам» [20]. Теперь пространство воспринималось как среда для развития культуры, содержащая встроенные истории на основе того, что там произошло. Эти истории являются как индивидуальными, так и коллективными, и каждая из них связывает географию (пространство) и историю (время). Более того, они отражают ценности и культурные коды, присутствующие в различных политических и социальных структурах, формирующих общество. Пространство в этом широком значении стало основным способом понимания глобализации, войн и культурных конфликтов. Как отметил Барни Варф, география не является второстепенной по отношению к истории; события связаны со своим пространственным контекстом [21].

Новые пространственные технологии, особенно географические информационные системы (ГИС), облегчили (пере)открытие географического пространства в исторических исследованиях. Однако, несмотря на все его возможности, скептики утверждали, что ГИС предлагает взгляд на физическую среду, лишённую культурных предпосылок. Они позволяют нам знать, где что-то происходит и видеть, что ещё происходит в том же пространстве, но не говорят нам ничего о значении того, что мы видим. Также ГИС очерчивают пространство как набор координат с прикреплёнными атрибутами, картографическую концепцию, а не как отношения, социальную концепцию. Эти особенности исключали представления о мире, альтернативные западным. Американские индейцы, например, видели мир как сеть взаимосвязанных явлений, только некоторые из которых могут быть определены в категориях географии [22]. Легче понять династии древнего Китая, когда мы принимаем их видение пространства как сети мест и акторов, а не как чётко определённые юрисдикции с формальными границами [23]. ГИС испытывали трудности с управлением этими различными значениями пространства. В конечном счёте, первоначально это был инструмент для количественных данных.

Эти эпистемологические и онтологические различия привели к непростому компромиссу в XXI веке относительно того, как представлять пространство. Требования современного индустриального и технологического общества требовали фиксированного пространства, евклидового измерения [24]. Такое буквальное представление мира превратило картографию в товар и принесло пользу потребителям, полагающимся на сервисы, основанные на местоположении, от Google Maps до Yelp. Но статистическое картографирование противоречило эйнштейновскому взгляду на относительность пространства-времени. Как отметил Анри Лефевр, мы «живём в мире евклидова и ньютоновского пространства, в то время как знания перемещаются в пространстве относительности» [25]. Компьютерная картография изображала мир как геокодированный, а география и гуманитарные науки всё чаще рассматривали карту как динамическое явление или интерпретируемый текст. Проблема заключалась в том, что ГИС не позволяли учёным легко видеть (если вообще – видеть) этот динамичный мир.

Идея динамического и относительного пространства бросила вызов традиционным картографическим подходам, глубокое картографирование (deep mapping) возникло как ответ на этот вызов. Глубокие карты (deep maps) являются визуально насыщенными, многослойными и инклюзивными, предлагая множество перспектив на небольшую область территории. Они по своей природе нестабильны, постоянно развиваются и меняются в ответ на новые данные, новые точки зрения и новые идеи. Открытые для нового опыта, а не только для измерений, они представлены в форме диалога, а не как одностороннее утверждение. Они являются динамическими конфигурациями, не только раскрывающими текучую и сложную природу человеческих действий, которые формируют пространство и формируются им, но и позволяющими нам увидеть ранее непредвиденные глубокие обстоятельства и особенности территории [26].

Технологическая конвергенция и глубокое картографирование

Традиционные ГИС с их акцентом на точные измерения и пространственные модели не подходят для создания карт формата Deep Map. Однако они являются частью решения, особенно в сочетании с последними достижениями в области пространственных мультимедиа, веб-сервисов с поддержкой ГИС, кибергеографии и виртуальной реальности, наряду с другими инструментами. Геовизуализация предлагает подход, полезный для гуманитарных наук, поскольку её областью являются мысленные представления, а не карты точно измеренных объектов; она также направлена не только на картографирование известного, но и на исследование неизвестного [27]. Совокупно эти технологии позволяют исследовать ситуативные знания, которые сопряжены с изменяющимися, дискуссионными воспоминаниями; они помогают понять аффективное или эмоциональное измерение географии пространства и места [28]. Если обобщить, эти технологии способны полностью изменить роль пространства в гуманитарных науках, вывести их за рамки двумерных карт для исследования динамических представлений и интерактивных систем, которые способствуют формированию как эмпирической, так и рациональной базы знаний.

Слияние цифровых технологий последнего десятилетия позволяет представить, как сочетание геопространственных и иммерсивных технологий поспособствуют развитию глубоких карт. Например, археологи использовали ГИС и компьютерную анимацию для реконструкции Римского форума, создав масштабную 3D-модель, которая позволяет пользователям пройтись по зданиям, существующим только в виде руин. Мы можем открыть для себя эти места в разное время суток и сезоны года. Мы отчётливее видим размеры архитектурного объекта, и то, как он взаимодействовал с другими строениями, формируя густо застроенное городское пространство. В этой виртуальной среде мы приобретаем непосредственное, интуитивное ощущение близости окружения и его материального присутствия. Эта сконструированная память об утраченном пространстве помогает нам пережить чувство места, обогащает наше понимание потерянных пространств, таких как Древний Рим (Проект «Цифровой Римский Форум»). Подобным образом историки и специалисты по материальной культуре присоединились к археологам, чтобы создать Виртуальный Джеймстаун.

Развитие геопространственной сети сделало картографирование доступным для цифровых историков, позволило с помощью смешанных веб-решений создавать и обновлять карты с беспрецедентной легкостью. Веб-платформы для картографирования, такие как Google Maps, MapQuest, CartoDB, Palladio и Neatline, не обладают такой же количественной ориентацией, как программное обеспечение ГИС, что позволяет визуализировать разнообразие пространственных данных. Более сложное и настраиваемое веб-картографирование теперь также возможно с использованием инструментов с открытым исходным кодом, таких как Leaflet, GeoServer, d3.js и OpenLayers [29]. С их помощью историки исследовали широкий круг тем: развитие городов, жилищная застройка, гетто, посещение кинотеатров, использование языка, звуки, отрасли промышленности, начиная с производства железа и заканчивая столовыми приборами, бомбардировки, набор в вооруженные силы, работорговля, восстание рабов и их освобождение, распространение болезней, обвинения в колдовстве, феминистский активизм и оборот корреспонденции [30]. Хотя это не глубокие карты в полном смысле этого понятия, усилия по их созданию выходят за рамки точек и полигонов ради конструирования сложного пространственного прошлого. Результатом является «плотное картографирование», термин, продвигаемый создателями HyperCities, инновационного веб-сайта на базе ГИС, который позволяет учёным исследовать города в разное время, используя карты разных периодов, наложенные на современные ландшафты, рассматривать виртуальные здания в их реальном контексте и связывать изображения и текст с местами, которые они описывают [31].

Коммерческий рынок также быстро развивает инструменты, которые могут быть использованы для глубокого картографирования. Рассмотрим Oculus Rift, технологию виртуальной реальности, которая позволяет пользователям иметь свободный от искажения, иммерсивный вид окружающей среды, подкреплённый информацией и изображениями, собранными из Интернета. Игровые движки также предлагают способы переосмысления роли пространства в гуманитарных науках, отдавая предпочтение исследованию, основанному на агентах, вместо линейного движения как способа открытия игры. Пространственные истории в этой среде «объединены общими целями и конфликтами, продвигаются движением персонажа», а не через структуру доводов [32]. Истина и подлинность измеряются не стандартами причинности, а способностью игры создавать опыт пространства, который расширяет и улучшает наше понимание сложной и многогранной реальности. Это слияние технологий приглашает нас выйти далеко за рамки статичной карты, перейти от двухмерной к многомерной репрезентации, разрабатывать интерактивные системы и динамично исследовать пространство и место – по сути, создавать виртуальные миры, воплощающие то, что мы знаем о пространстве и месте.

Определения и типологии

Описанные разработки позволяют говорить о том, что мы находимся на этапе, когда следует критически переосмыслить определения и типологию в ходе концептуализации глубокого картографирования. Подобно пространственным гуманитарным наукам, своим родительским дисциплинам, глубокое картографирование соединяет традиционное внимание к индивидуальному голосу, опыту, тексту и изображению с систематическими подходами пространственной науки, компьютерного моделирования и виртуальной реальности. Его цель — связать время, пространство и культуру.

Эта цель не нова и не ограничена исключительно постмодернизмом. Она затрагивает проблему, отмеченную почти век назад Михаилом Бахтиным, Мартином Хайдеггером, Эдмундом Гуссерлем и другими мыслителями, которые обсуждали разрыв между миром просвещенческого логико-рационального эмпиризма и зарождающимся миром эйнштейновской теории относительности и феноменологии. Писавший в 1920-1930-х годах Михаил Бахтин, российский семиотик и литературный теоретик, чётко сформулировал эту проблему в своей концепции хронотопа – неразрывной связи времени и пространства, определяющей как реальность, так и наше её восприятие. Бахтин описывает хронотоп как форму, основанную на опыте.

Время здесь сгущается, уплотняется, становится художественно-зримым; пространство же интенсифицируется, втягивается в движение. <…> В хронотопе завязываются и развязываются сюжетные узлы. <…> Время приобретает в них чувственно-наглядный характер; сюжетные события в хронотопе конкретизуются, обрастают плотью, наполняются кровью [33].

Для Бахтина мир не мог быть понят без учёта времени и места, в которых произошло событие или действие, а также времени и места, где находились наблюдатели, когда они осознавали или рассматривали это событие. По своей сути, связь времени и пространства в рамках хронотопа подчёркивает уникальность; она напоминает нам о различии между наблюдаемым и наблюдателем; она отражает динамичный, взаимозависимый и относительный контекст всех знаний. Литературный теоретик Франко Моретти, не ссылаясь на Бахтина, стремился к чему-то подобному, когда призывал к созданию карт, которые:

больше, чем просто сумма своих частей: они будут обладать «эмерджентными» качествами, которые не были видны на более низком уровне… Конечно, карта сама по себе не является объяснением, но она, по крайней мере, предлагает модель нарративной вселенной, которая перестраивает её компоненты нетривиальным образом и может выявить скрытые закономерности [34].

Глубокое картографирование позволяет нам обуздать дух Бахтина и воплотить идею Моретти о карте, отражающей возникающие реальности. Оно предполагает феноменологическое восприятие места, укоренённое в человеческом опыте [35].

Какое тогда дать определение глубокой карте? Возможно, самое простое определение таково: Глубокие карты — это подвижные картографические представления, которые раскрывают сложный, обусловленный и динамичный контекст событий внутри границ времени и пространства, и между этими границами. Они представляют результаты исследований, но ответы, которые они дают, не являются окончательными, и сама карта всегда открыта для пересмотра. Но независимо от своей формы, глубокие карты обладают отличительными характеристиками: они связывают время и пространство (хронотоп), функционируют в нескольких масштабах времени и пространства, фиксируют множество агентов и множественные перспективы, признают альтернативные схемы и возникающие реальности, способствуют формированию динамичного контекста, который раскрывает движение и взаимосвязь, и (в идеале) содержат эмоции и опыт. Хотя другие картографические формы могут отражать одну или несколько из этих особенностей, глубокие карты воплощают большинство или все из них.

В своей основе глубокая карта представляет собой гибридную конструкцию, и, хотя она опирается на новейшие технологии, она не является исключительно продуктом вычислений. Скорее, она использует подходы и методы, характерные для гуманитарных наук – память, нарратив, курирование и проектирование знаний – наряду с онтологиями, кодированием и 3D-моделированием. Её назначение – создание насыщенной, многослойной и в высокой степени контингентной среды, которая позволяет исследовать развитие места во всей его пространственно-временной сложности, исследователь достигает этого множеством способов. Но независимо от формы, глубокие карты построены по пяти главным принципам: они гибкие, побуждают к исследованию; ориентированы на пользователя, поддерживают разные точки зрения; позволяют выстроить траекторию пути, поддерживая своё повествование; открыты, допускают добавление нового материала; иммерсивны, вызывая ощущение присутствия.

Помимо этих характеристик, глубокая карта может выступать в трёх ипостасях – платформы, процесса и продукта – или объединять их все одновременно. В качестве платформы она представляет собой среду со встроенными инструментами для организации данных в эксплицированные отношения с пространством и временем. В качестве процесса она собирает свидетельства в их пространственно-временном контексте и помогает проследить пути исследования, приводящие к пространственному нарративу и, в конечном итоге, к обоснованному заключению на основе пространственных данных (пространственному аргументу). В качестве продукта это – способ визуализации результатов исследования и представления пространственно обусловленного знания, которое задано глубокой картой. В этой среде мы можем моделировать потоки событий, позволяющие увидеть взаимосвязь действий и свидетельств; использовать маркеры пути или трекеры версий, чтобы мы (и другие) могли отслеживать ход исследования; а также добавлять новую информацию, которая укрепляет или подрывает нашу аргументацию, что и является целью любого исследования [36]. В конечном счете, глубокая карта представляет собой новое курируемое и креативное пространство.

Но не все глубокие карты одинаковы. Напротив, они будут адаптироваться к поставленным вопросам, собранным данным и ограничениям технологий, использованных для её создания. Однако можно выделить по меньшей мере пять категорий (или типов) глубоких карт – или, возможно, более глубоких карт (deeper maps) – и предложить примеры в качестве иллюстрации [37]. В порядке возрастания сложности, эти типы следующие:

1. Архивный: пространственно и временно поддерживаемое открытое хранилище, которое обеспечивает доступ к количественным, качественным и визуальным данным. Эта категория представляет собой базовый тип глубокой карты; она включает в себя некоторые, но не все характеристики данного формата. Зачастую она основана на ГИС и включает как базовые, так и исторические карты, некоторые из них могут быть уже георектифицированы^[2]. Связанные с пространством данные могут быть нанесены на слои, которые могут быть сведены воедино стандартными для ГИС способами. Эти данные могут быть количественными, качественными, представлять собой изображения, каждое получит пространственно-временные метки различной точности.

Многие национальные исторические ГИС-проекты соответствуют этому типу. Например, немецкая историческая ГИС (HGIS Germany) не только представляет в картографическом виде постоянно меняющиеся границы многочисленных политических образований в Германии XIX века, но также позволяет пользователям отслеживать изменяющиеся династические союзы, добавлять демографические, экономические данные и просматривать доступные мультимедийные файлы [38]. К началу XXI века подобные национальные исторические ГИС существовали в США, Германии, Нидерландах, Бельгии, России, Южной Корее и Китае (как в КНР, так и в Китайской Республике) [39]. В других странах появились варианты этого типа, обычно они были созданы в соответствии с конкретными темами (Культурный атлас Австралии) или с городами (Сидней, Лондон и Токио – одни из лучших примеров) [40].

Не все примеры этого типа используют ГИС или имеют интерфейс на основе карты. Цифровая публичная библиотека Америки (DPLA), являющаяся хранилищем текстов, изображений, карт и других материалов из библиотек и архивов по всей территории США, позволяет пользователям получать доступ к материалам по времени, пространству и тематике. Важную роль играют приложения, сопровождающие сайт, а также открытые API, которые позволяют разработчикам создавать новые способы работы с контентом DPLA, включая его связь с другими крупными хранилищами, такими как Europeana. Эти приложения упрощают процесс курирования, который является важной составляющей создания любой глубокой карты. Платформа Google Arts and Culture делает шаг вперед, предоставляя пользователю возможность создавать тематические презентации из курируемой информации [41].

Публичная архивная глубокая карта RICHES – это зонтичная программа Университета Центральной Флориды, которая соединяет академические проекты по публичной истории с ресурсами, создаваемые местными сообществами, посредством федеративной структуры, связывающей цифровые коллекции Центральной Флориды. Она предоставляет поисковую базу данных с доступом к изображениям, документам, подкастам, устным историям, фильмам и иллюстративным материалам. Важно, что она сочетает время, пространство и методы анализа текста для обнаружения скрытых связей внутри архива. Она также позволяет пользователям вносить свои материалы (например, письма, дневники, фотографии и т.д.) в федеративные архивы, создавать экспонаты, связывающие время и пространство [42].

2. Описательный: густо насыщенная карта места с информацией, извлеченной из множества источников; предназначена для описания контекста или темы. Акцент делается на курируемом продукте, который представляет более сложное видение места. Такие проекты часто используют ГИС, хотя не обязательно, и зачастую включают элементы архивной глубокой карты.

Ранний пример этого типа – «Долина тени», проект цифровой истории, дающий насыщенную панораму двух округов долины Шенандоа: одного в рабовладельческой Виргинии, другого в свободной Пенсильвании; период карты охватывает промежуток перед и во время Гражданской войны. Помимо карт местности, инфраструктуры и сражений, многие из них дополнены значимой информацией; на карте дорог, например, указано месторасположение резиденций вдоль маршрутов. Другие разделы сайта включают письма и дневники, газеты, военные записи и другие архивные данные. Проект, хотя и неактивен в настоящее время, предоставлял пользователям доступ к богатому описательному материалу, на основе которого можно было делать выводы. Сайт «Судебные процессы над ведьмами в Салеме», документальный и транскрипционный архив, делает явный акцент на картографировании, предлагая через сопутствующие документы проследить пространственно-временные взаимоотношения между обвиняемыми и обвинителями. Аналогично функционируют виртуальные реконструкции территорий, обычно – археологических памятников. В качестве примера можно привести проект «Картографирование средневекового Честера», который предлагает динамичные, диахронические виды города с 1200 по 1500 год, особо фокусируясь на данных археологии, застроенных территориях и литературе этого пограничного города [43].

Историческая ГИС Великобритании, архивная глубокая карта, как и другие проекты HGIS (хотя и была первым подобным сайтом), была публично осуществлена в проекте «Взгляд на Британию» («Vision of Britain»), сопутствующем веб-сайте, который позволил проводить пространственное исследование описательной информации о британских землях [44]. Этот сайт предоставляет пользователям доступ к материалам о более чем 23 000 территорий через различные призмы – через карты, статистические данные, отчёты, путевые заметки и изображения, охватывающие период с 1801 года до наших дней. В определённом смысле, это цифровой аналог атласов XVIII века, включая каталог географических названий, но сайт представляет собой нечто большее, чем просто хранилище информации; он также позволяет пользователям отслеживать изменения конкретных территорий Британии во времени. Прежде всего, он предоставляет подробное описание мест – «плотную карту», если использовать термин Тодда Преснера [45], которая лишь частично использует ГИС.

3. Нарративный: структурированное представление данных, локализованных в пространстве и времени; предназначен для помощи в обосновании или формулировании научной аргументации в плотной пространственно-временной картографической среде.

Обычно гуманитарии расширяют знания о месте изучая нарратив, который способствует соединению различных свидетельств, сохраняя акценты, нюансы и другие литературных приемы для достижения сложного конструирования миров прошлого и настоящего. Мы непрерывно создаем место нашими актами жизни – географ Дорин Мэсси утверждает, что оно – результат взаимосвязанных потоков, а не чего-то укорененного или фиксированного, – но письменный нарратив линеен, а не рекурсивен.

Нарративная глубокая карта позволяет имитировать или хотя бы указывать на динамическую сложность места, как это продемонстрировал Николас Бау в новаторской электронной книге «Очарование пустыни» [46]. Бау взял серию знаковых фотографий Гранд-Каньона начала XX века и начал искать ответ на вопрос, как эти изображения изменили культурную историю этого места, фактически преобразовав его в европейско-американском стиле. Используя доступные области обзора ГИС, автор раскрывает «умалчивания» на изображениях – скрытые от взгляда пространства, позволяет читателям одновременно рассматривать фотографии, видимые пространства и их культурную историю, выдвигая вперёд различные аспекты нарратива в зависимости от задаваемых вопросов. В результате формируется критическая картография с палимпсестом значений, накопленных за почти 10 000 лет. Пространство и место возникают как результат взаимосвязей, сосуществования и процессов, постоянно находясь в процессе становления, с предложением читателю погрузиться в нарратив и оценить его логические построения.

1. Исследовательский: динамически конструируемые карты территорий и тематических локаций с возможностью отслеживать маршруты. Эти глубокие карты гораздо ближе к идеальному типу, они более гибкие и открытые, чем архивные и описательные сайты. Они также используют ГИС, но часто в сочетании с графами данных или моделями связанных открытых данных, что позволяет членам исследовательского сообщества добавлять новую информацию.

Основанное на веб-технологиях сотрудничество между несколькими нидерландскими университетами и архивными службами, результатом которого стал проект «Циркуляция знаний и практик обучения в Республике Соединенных Нидерландов XVII века» [47], связывает корреспондентов по месту и времени в эпистолярные сети и помогает понять пути распространения знаний в раннемодерной Голландии. Поисковые инструменты позволяют создавать интерактивные карты, отображающие местоположения отправителей и получателей, время отправки и получения, а также сети корреспондентов и со-корреспондентов. Аналогично, проект «Картографирование Республики писем» использует динамические сетевые карты для отслеживания распространения знаний в эпоху Европейского Просвещения [48]. Оба проекта не используют ГИС, хотя оба применяют пространственно-временной подход.

Модель связанных открытых данных позволяет проекту Pelagios Commons создавать исследовательскую глубокую карту, которая объединяет различные веб-ресурсы, связанные с определёнными местами и темами [49]. HTML всегда поддерживал ссылки, но только в одностороннем порядке; открытые данные создают многосторонние связи между различными историческими материалами – текстами, изображениями, картами и прочими, связанными с определённой концепцией. В равной степени важно, что она децентрализована, то есть связанные данные расширяются, их назначение меняется в зависимости от вкладов пользователей. Commons, ориентированный на пользователя портал, предоставляет доступ к инструментам для поиска, записи и экспорта данных, а также к карточным плиткам, позволяющим динамично отображать эти данные. Хотя непосредственный акцент делается на древнем мире, подход может быть расширен на другие эпохи. Путем аннотирования веб-ресурсов с использованием географической информации пользователи могут эффективно связывать и делиться данными, создавая новые взгляды на интересующие сообщество темы.

1. Иммерсивные/эмпирические: ориентированы на создание ощущения присутствия, помогают понять контекст прошлых событий и скрытых обстоятельств; стремятся передать пользователю опыт переживания пространства и времени, материализовать контекст; способствуют созданию эстетического и эмоционального опыта взаимодействия с местом.

Попытка осмыслить пространство, место и время в их взаимосвязи всегда была сложной задачей даже для самых квалифицированных экспертов. Историк Хью Тревор-Ропер еще десятилетия назад обратил внимание на эту проблему.

Как возможно одновременно двигаться вперед и нести с собой бурлящие глубины, каждое мгновение подверженные влиянию окружающих событий? И как сделать это так, чтобы итог оставался понятным и доступным для чтения? [50]

Это та же проблема, которая побудила Бахтина разработать концепцию хронотопа. Технологии теперь позволяют создать среду, приближающуюся к идеалу Бахтина – глубокая карта, которая позволяет пользователям переживать определённую историю, в случае их желания собрать свою историю опыта. Это выходит за рамки попыток зафиксировать движение людей в пространстве, что лежало в основе концепции временной географии Торстена Хагерстранда с её представлением в виде пространственно-временных кубов. Скорее, это признание того, что мы живём в многомерном мире, который включает в себя память и ожидания – прошлое и будущее время – а не только наблюдаемые события. Как мы можем визуализировать этот мир – и как это расширяет наше понимание человеческого поведения, поступков и мотивации?

Дополненная и виртуальная реальность представляют собой два подхода к созданию иммерсивных глубоких карт. Крупные компании (например, Google) делают ставку на эти технологии для достижения коммерческих целей, поэтому вероятно, что их стоимость и сложность снизятся, сократятся преграды для их использования в научных исследованиях. Археологи уже более десяти лет экспериментируют с дополненной реальностью как способом улучшения своих моделей посредством передачи реалистичного опыта [51].

Более амбициозные проекты задействуют технологии виртуальной реальности. Чтобы помочь в процессах по делам о нацистских военных преступлениях, прокуратура Баварии воссоздала концентрационный лагерь Аушвиц-Биркенау в высокодетализированной виртуальной реальности, чтобы судьи и присяжные могли лучше понять происходившее [52]. Bema – это мультимодальный пользовательский интерфейс, позволяющий исследователям античной риторики и ораторского искусства проводить исследования политических собраний на холме Пникс, получая представление о том, что видели ораторы и что слышали слушатели, а также о том, как изменения в структуре амфитеатра влияли на поведение [53]. Проект «Виртуальная Пласенсия» использует игровые технологии для изучения взаимодействий между исламом, христианством и иудаизмом в Испании XV века [54]. В Университете Западной Виргинии Тревор М. Харрис переместил ГИС в среду CAVE (Computer Augmented Virtual Reality) и воссоздал XIX век в Уилинге, Западная Виргиния. В эту среду интегрированы дополнительные сенсорные впечатления для понимания места: пользователь не только физически ощущает прогулку по городу, созданному в Google Sketch-Up, Харрис и его студенты также добавили визуальные эффекты (такие как дымка), а также запахи, исходящие от угольных печей и скотобоен. Эти эффекты добавлены не для развлечения, они помогают понять, что в XIX веке хотела передать американская писательница Ребекка Хардинг Дэвис в своей книге «Жизнь в железных мельницах» (1861), когда спрашивала: «Знаете ли вы, каково это в городе металлургии? … Спуститесь сюда со мной, прямо в гущу тумана и грязи, и зловонных испарений» [55].

Опыт современных игроков в компьютерные игры подчеркивает потенциал иммерсивного глубокого картографирования. EVE Online – футуристическая игра, в которой пользователи создают аватары одной из четырёх рас, выбирая причёски, шрамы и одежду. Игра сосредоточена на трёх основных задачах: добыча минералов с астероидов, создание космических кораблей из этих минералов и участие в сражениях. Это антиутопический мир, состоящий из тысяч взаимосвязанных солнечных систем, с независимыми агентами, которые контролируют безопасные зоны, но и с обширными пространствами, где нет правил. Игра имеет экономику, но не правовую систему; все зависит от доверия и взаимоотношений. EVE Online, не имеющая чётких правил массовая многопользовательская игровая среда, была предметом многочисленных научных исследований. Выводы интересны и показательны: полмиллиона игроков одновременно населяют эту вселенную, создают правила и интерпретируя свой опыт. Пользователи осваивают историю этой вымышленной вселенной, ведут хронологию событий, берут интервью у известных игроков и пишут свои собственные истории. Они погружены в EVE и понимают ее через рассказы, а множество рассказов позволяют увидеть мир с разных точек зрения. Нет главенствующей точки зрения, нет единого авторитетного голоса [56]. Вместо этого, как и глубокая карта, многоголосие EVE приводит к согласованным смыслам, которые раскрывают контингентную природу этого вымышленного, но удивительно реального мира.

Ценность глубоких карт

Независимо от типа, глубокие карты будут зависеть от научных традиций, развивавшихся на протяжении поколений в различных гуманитарных дисциплинах. Они должны отражать способы, которыми мы открываем знания, и одновременно способствовать новым подходам к исследовательским вопросам. Глубокая карта не заменит внимательного чтения текста; скорее, она существует наряду с другими методами исследования, такими как text mining^[3], литературная картография^[4] или анализ текста как артефакта^[5], помогая получить более полное понимание предмета исследования. Она также приветствует знания, созданные нетрадиционными способами, например, в неогеографии^[6] – пространственная информация, созданная непрофессионалами или добровольно, которая может не соответствовать стандартным практикам проверки или форматам публикации, принятым в наших дисциплинах [57]. Научные работы могут принимать новые, более гибкие формы, но цели монографий и эссе не будут изменены, скорее они будут переосмыслены.

То, что глубокая карта позволяет – нет, поощряет – это то, что Джон Корриган назвал «генеалогией размещения». Она оформляет исследование пространства и места как «вид генеалогии… в исторически обусловленное наслаивание структур, стратегий, тактик, дисциплины, противодействия дисциплине, окружения и повседневной практики» [58]. Данная генеалогия смещает акцент с предсказуемой рациональности на локально специфические и уникальные процессы, а также на пространства между повседневной практикой и структурой. Несмотря на то, что она включает некоторые элементы понимания Уильяма Джеймса, что «реальность, жизнь, опыт, конкретность, непосредственность… превосходят нашу логику, переполняют и окружают её» [59], её цель – понять, как место формируется через повседневную практику и как оно влияет (и само подвергается влиянию) на структуру. В процессе наблюдения за практиками расположения на месте (emplacement) также выявляются сети и взаимосвязи, которые формируют нарративы этого места. В этом смысле глубокая карта нарративно представляет себя через курирование, создавая сложные коллажи, которые показывают изменения во времени, а также различия в значениях, которые мы приписываем месту. Средством её представления становится пространственная история, возникающая из этого акта курирования.

Итак, глубокая карта обещает исследователям иной способ понимания общества и культуры, как в прошлом, так и в настоящем, будь то вымышленный или реальный контекст. Историк Уильям Сьюэлл, например, утверждает, что «социальную жизнь можно концептуализировать как совокупность бесчисленных событий или взаимодействий, в которых личности и группы людей участвуют в социальном действии. Их действия ограничиваются и одновременно становятся возможными благодаря конституирующим структурам их обществ» [60]. В результате, «“общества”, “социальные формирования” или “социальные системы” постоянно собираются и пересобираются под влиянием креативности и упорства их человеческих создателей» [61]. Глубокая карта проявляет эти человеческие взаимодействия и структуры, которые поддерживают их или порождаются ими. Глубокие карты могут помочь нам увидеть взаимодействия агентов и структур в нарративах, которые мы создаём, все это связано пространственно-временными рамками, определяющими место.

Будет ли глубокое картографирование способствовать развитию науки? Это закономерный вопрос. Сделав процесс опытным и открытым, можно добиться более глубокого понимания; однако это также может привести к появлению множества нарративов и голосов, что фрагментирует наше понимание и приведёт к интеллектуальному хаосу. Это может не добавить ничего сверх того, что уже предлагают наши эссе и книги, за исключением, возможно, пользы от интерактивных, масштабируемых визуализаций обширного спектра доказательств. Но то, что предлагает глубокая карта, значительно перевешивает риск. В своём лучшем проявлении она открывает новые горизонты для исследования и приглашает к обсуждению смысла как экспертов, так и дилетантов. Она усиливает роль эмоций и памяти в конструировании места и событий, не исключая рациональные доводы, а предлагая иной способ понимания. Это позволяет нам выявлять возникающие реальности и скрытые обстоятельства прошлого, возникающие из намеренных и ненамеренных действий людей, которые формируют свою жизнь и создают истории, определяющие нас. В процессе этого формируется уникальная постмодернистская научная практика, которая редко возможна, если вообще возможна, в рамках традиционных дисциплинарных форм.

REFERENCES

1. Pearson, M., & Shanks, M. (2001). Theatre/Archaeology. London: Routledge. Также см. Bodenhamer, D. J. (2008). Creating a Landscape of Memory. International Journal of Humanities and Arts Computing, 1(2), 97-110.
2. Heat-Moon, W. L. (1991). PrairyErth (A Deep Map). Boston: Houghton Mifflin Company.
3. Bodenhamer, D. J., Corrigan, J., & Harris, T. M., Eds. (2015). Deep Maps and Spatial Narratives. Bloomington, IN: Indiana University Press.
4. Meece, S. (2005). A Bird’s Eye View: Of a Leopard’s Spots: The Çatalhöyük ‘Map’ and the Development of Cartographic Representation in Prehistory. URL: http://www.dspace.cam.ac.uk/handle/1810/195777.
5. Krygier, J. (2008). Cartocacoethes: Why the World’s Oldest Map Isn’t a Map. URL: https://makingmaps.net/2008/10/13/cartocacoethes-why-the-worlds-oldest-map-isnt-a-map/.
6. Berggren, J. L., & Jones, A., Eds. (2000). Ptolemy’s Geography. Princeton: Princeton University Press.
7. Kugler, H., Ed. (2006). The Ebstorfer Weltkarte. 2 vols. Munich: Oldenbourg Academy.
8. Nuti, L. (1999). Mapping Places: Chorography and Vision in the Renaissance. In Cosgrove, D., Ed., Mappings (pp. 90-108). London: Reaktion Books.
9. Heidegger, M. (1996). Being and Time: A Translation of Sein und Zeit (Trans. J. Stambaugh). New York: State University of New York Press.
10. De Certeau, M. (1984). The Practice of Everyday Life (Trans. S. Rendall). Berkeley: University of California Press.
11. Casey, E. S. (1996). How to Get from Space to Place in a Fairly Short Stretch of Time: Phenomenological Prolegomena. In Feld, S., & Basso, K. H., Eds., Senses of Place (pp. 25). Santa Fe, N.M.: School of American Research Press.
12. Tuan, Y. F. (1977). Space and Place: The Perspective of Experience. Minneapolis: University of Minnesota Press.
13. Massey, D. (1997). A Global Sense of Place. In Barnes, T., & Gregory, D., Eds., Reading Human Geography (pp. 315-323). London: Hodder Arnold.
14. Pearson, M., & Shanks, M. (2001). Theatre/Archaeology. Abingdon, UK: Routledge.
15. Susen, S. (2015). The ‘Postmodern Turn’ in the Social Sciences. New York: Palgrave Macmillan.
16. Soja, E. (2001). In Different Spaces: Interpreting the Spatial Organization of Societies. Proceedings of the 3rd International Space Syntax Symposium, Atlanta.
17. Butler, C. (2003). Postmodernism: A Very Short Introduction. Oxford: Oxford University Press.
18. Nelson, L., & Seager, J., Eds. (2005). A Companion to Feminist Geography. Malden, MA: Blackwell Publishing.
19. Foucault, M. (1980). Power/Knowledge: Selected Interviews & Other Writings, 1972–1977 (Ed. C. Gordon). New York: Pantheon Books.
20. Harvey, D. (2001). Spaces as Capital: Towards a Critical Geography. Abingdon, UK: Routledge.
21. Warf, B., & Arias, S. (2009). Introduction: The Reinsertion of Space in the Humanities and Social Sciences. In Warf, B., & Arias, S., Eds., The Spatial Turn: Interdisciplinary Perspectives (pp. 1-10). Abingdon, UK: Routledge.
22. Rundstrom, R. A. (1995). GIS, Indigenous Peoples, and Epistemological Diversity. Cartography and Geographic Information Systems, 22, 45-57.
23. Berman, M. (2005). Boundaries or Networks in Historical GIS: Concepts of Measuring Space and Administrative Boundaries in Chinese History. Historical Geography, 118-133.
24. Cosgrove, D. (2005). Maps, Mapping, Modernity: Art and Cartography in the Twentieth Century. Imago Mundi: International Journal of Cartography, 57, 35-54.
25. Lefebvre, H. (2005). Critique of Everyday Life, vol. III: From Modernity to Modernism (towards a Metaphilosophy of Daily Life). London: Verso.
26. Bodenhamer, D. J., Corrigan, J., & Harris, T. M. (2015). Deep Maps and the Spatial Humanities. In Bodenhamer, D. J., Corrigan, J., & Harris, T. M., Eds., Deep Maps and Spatial Narratives. Series on the Spatial Humanities (pp. 1-5). Bloomington, IN: Indiana University Press.
27. MacEachren, A. M., Gahegan, M., & Pike, W. (2004). Visualization for Constructing and Sharing Geo-Scientific Concepts. Proceedings of the National Academy of Sciences, 101, 5279-5286.
28. Craine, J., & Aitken, S. (2009). The Emotional Life of Maps and Other Visual Geographies. In Dodge, M., Kitchin, R., & Perkins, C., Eds., Rethinking Maps: New Frontiers in Cartographic Theory (pp. 168-185). New York: Routledge.
29. Robertson, S. (n.d.). The Differences between Digital Humanities and Digital History. URL: http://dhdebates.gc.cuny.edu/debates/text/76.
30. DH GIS Projects. URL: http://anterotesis.com/wordpress/mapping-resources/dh-gis-projects/.
31. Pressner, T., Shepard, D., & Kawano, Y. (2014). HyperCities: Thick Mapping in the Digital Humanities. Cambridge, MA: Harvard University Press.
32. Jenkins, H. (n.d.). Game Design as Narrative Architecture. URL: http://web.mit.edu/cms/People/henry3/games&narrative.html.
33. Bakhtin, M. (1981). The Dialogic Imagination: Four Essays (Ed. M. Holquist). Austin, TX: University of Texas Press.
34. Moretti, F. (2005). Graphs, Maps, Trees: Abstract Models for a Literary History. London: Verso.
35. Prieto, E. (2017). Phenomenology, Place, and the Spatial Turn. In Tally, R. T., Jr., Ed., The Routledge Handbook of Literature and Space (pp. 60-69). Abingdon, UK: Routledge.
36. Bodenhamer, D. J., Corrigan, J., & Harris, T. M. (2013). Spatial Narratives and Deep Maps: A Special Report. International Journal of Humanities and Arts Computing, 7(2), 170-227.
37. Van der Molen, L. (2020). Mapping Deep Maps: How Deep Mapping Practices Can Change Our Relation to the City (MA thesis, University of Utrecht). URL: http://dspace.library.uu.nl/handle/1874/399294.
38. DigiHist. URL: http://digihist.de.
39. The Historical GIS Research Network. URL: www.hgis.org.uk/resources.htm (accessed September 27, 2020).
40. Cultural Atlas. URL: https://culturalatlas.sbs.com.au/ (accessed September 27, 2020); Literaturatlas. URL: www.literaturatlas.eu.
41. Google Arts & Culture. URL: https://artsandculture.google.com/.
42. RICHES. URL: https://riches.cah.ucf.edu/.
43. Medieval Chester. URL: www.medievalchester.ac.uk.
44. Vision of Britain. URL: www.visionofbritain.org.
45. Pressner, T., Shepard, D., & Kawano, Y. (2014). HyperCities: Thick Mapping in the Humanities. Berkeley: University of California Press.
46. Enchanting the Desert. URL: www.enchantingthedesert.com.
47. CKCC Project. URL: http://ckcc.huygens.knaw.nl.
48. Republic of Letters. URL: http://republicofletters.stanford.edu.
49. Pelagios. URL: http://pelagios.org/.
50. Thomas, K. (2007). A Highly Paradoxical Historian. New York Review of Books, April 12, 56.
51. Eve, S. (2012). Augmenting Phenomenology: Using Augmented Reality to Aid Archaeological Phenomenology in the Landscape. Journal of Archaeological Method and Theory, 19, 582-600.
52. Smithsonian Magazine. URL: www.smithsonianmag.com/smart-news/how-virtual-reality-helping-prosecute-nazi-war-criminals-180960743/.
53. Kim, K., Jackson, B., Karamouzas, I., Adeagbo, M., Guy, S. J., Graff, R., & Keefe, D. F. (2015). Bema: A Multimodal Interface for Expert Experiential Analysis of Political Assemblies at the Pnyx in Ancient Greece. 2015 IEEE Symposium on 3D User Interfaces (3DUI). https://doi.org/10.1109/3DUI.2015.7131720.
54. Martínez-Dávila, R. L., Hodza, P., Papadia, M., Perrone, S. T., Hölscher, C., & Schinazi, V. R. (2018). Telling Stories: Historical Narratives in Virtual Reality. In Boyle, J. E., & Burgess, H. J., Eds., The Routledge Research Companion to Digital Medieval Literature (pp. 107-130). New York: Routledge.
55. Harris, T. M., Rouse, L. J., & Bergeron, S. (2011). Humanities GIS: Adding Place, Spatial Storytelling and Immersive Visualization in the Humanities. In Dear, M., et al., Eds., Geohumanities: Art, History, Text at the Edge of Place (pp. 226-240). Abingdon, UK: Routledge.
56. Suzor, N., & Woodford, D. (2013). Evaluating Consent and Legitimacy amongst Shifting Community Norms: An EVE Online Case Study. Journal of Virtual Worlds Research, 6(3), 1-11; Glushko, B. (2007). Tales of the (Virtual) City: Governing Property Disputes in Virtual Worlds. Berkeley Tech Law Journal, 22(1), 507-532.
57. Warf, B. (2009). Deep Mapping and Neogeography. In Bodenhamer, D. J., Corrigan, J., & Harris, T. M., Eds., Deep Maps and Spatial Narratives (pp. 134-149).
58. Corrigan, J. (2015). Genealogies of Emplacement. In Bodenhamer, D. J., Corrigan, J., & Harris, T. M., Eds., Deep Maps and Spatial Narratives (pp. 63).
59. James, W. (1909). A Pluralistic Universe. New York: Longmans, Green & Co.
60. Sewell, W. H. (2005). Logics of History: Social Theory and Social Transformation. Chicago, IL: The University of Chicago Press.
61. Sewell, W. H. (2005). Logics of History, 111.

1. Унитарный урбанизм (УУ) — комплекс проектов и идей, сосредоточенных на критике устройства города в условиях современного капитализма. Унитарные урбанисты предлагали превращать города в единую непрерывную среду, призванную поощрять жителей к активному участию в жизни, игровому исследованию пространства. Цель УУ – разрушить барьеры между искусством и жизнью, общественным и частным пространством, работой и отдыхом, создавая интегрированный опыт, который способствует свободе личности. ↑

2. Geo-rectification (георектификация) — это процесс корректировки изображения карты или аэрофотоснимка так, чтобы оно точно соответствовало реальным координатам на земной поверхности. Этот процесс включает выравнивание изображения с помощью известных географических координат (широта, долгота), чтобы оно соответствовало стандартным картографическим проекциям. В результате георектифицированное изображение может быть использовано в геоинформационных системах (ГИС) для наложения на другие слои данных, что обеспечивает точное пространственное соответствие между различными источниками информации. ↑

3. Text mining – это процесс извлечения полезной информации и знаний из неструктурированных текстовых данных с использованием методов обработки естественного языка, машинного обучения и статистического анализа. Этот метод помогает анализировать большие объемы текстов, выявлять скрытые паттерны, связи и тенденции, а также автоматически классифицировать, аннотировать и обобщать тексты. Text mining широко применяется в различных областях, включая анализ данных, маркетинг, исследования и принятие решений, улучшая понимание и интерпретацию текстовой информации. ↑

4. Литературная картография (literary cartography) — это метод исследования, который использует картографические подходы для анализа литературных произведений. Этот метод предполагает создание карт реальных или вымышленных мест, описанных в литературе, с целью выявления пространственных отношений и динамики, отраженных в тексте. Literary cartography помогает визуализировать и исследовать, как пространство и место влияют на нарратив, персонажей и темы произведения. Это позволяет лучше понять, как география и ландшафт влияют на развитие сюжета и интерпретацию текста. ↑

5. А text as artefact — это метод исследования, который рассматривает текст не просто как носитель информации, но как культурный артефакт, обладающий материальными и историческими характеристиками. Этот подход фокусируется на физических аспектах текста, таких как шрифт, оформление, бумага, а также на его производственной и социальной истории. Текст анализируется в контексте его создания, распространения и восприятия, что помогает понять, как физическая форма и материальность влияют на интерпретацию и значение литературного произведения. ↑

6. Неогеография (neogeography) — это использование географических техник и инструментов для личных и общественных целей, часто непрофессиональными пользователями. В отличие от традиционных географических информационных систем (ГИС), неогеография включает доступные технологии, такие как онлайн-карты и API, которые позволяют людям создавать и использовать собственные карты без специальных знаний. Этот подход ориентирован на неформальные и интуитивные методы, часто включающие элементы из социальных медиа, блоги и краудсорсинг данных. ↑