АРХЕТИП ВЕЛИКОЙ МАТЕРИ В ТЮРЕМНОЙ СУБКУЛЬТУРЕ
THE ARCHETYPE OF THE GREAT MOTHER IN THE PRISON SUBCULTURE
JOURNAL: « PROCEEDINGS OF V.I. VERNADSKY CRIMEAN FEDERAL UNIVERSITY. HISTORICAL SCIENCE/ PHILOSOPHY/ POLITICAL SCIENSE. CULTURAL STADIES »
Volume 11 (77), № 1, 2025
Publicationtext (PDF): Download
UDK: 130.2, 343.811
AUTHOR AND PUBLICATION INFORMATION AUTHORS:
Ponomarev Sergey Borisovich — doctor of med. sciences, professor, Moscow, Research institute of the Federal penitentiary system, Chief researcher.
Email: docmedsb@mail.ru
TYPE: Article
DOI: 10.29039/2413-1695-2025-11-1-31-41
PAGES: from 31 to 41
STATUS: Published
LANGUAGE: Russian
KEYWORDS: prison subculture, Great Mother archetype, Death archetype, enantiodromia, prisonization, penitentiary system.
ABSTRACT (ENGLISH): The Great Mother archetype proposed and studied by K.G. Jung embodies the creative, life-giving natural force, the life-giving feminine principle. The work describes
the manifestations of the Great Mother archetype among persons serving a sentence of
imprisonment and involved in the prison subculture. The connection of the Great Mother
archetype with the phenomenon of prisonization is shown, the phenomenon of enantiodromia
of the Great Mother archetype is described, consisting in its transformation into the «Death»
archetype in the conditions of the penitentiary space. Examples of autodestructive behavior
of prisoners associated with the Great Mother archetype are given, its implementation in the
prison initiation ritual is described. The scope of application of the research results: in the
practice of the penal system. In conclusion, a conclusion is made about the high significance
of the Great Mother archetype for the prison subculture. The relevance of the work lies in the
fact that the described archetype is realized in various cultural manifestations inherent in the
community of prisoners: prison prohibitions, tattoos, customs, rituals. It is shown that changes
in the psyche inherent in prisoners lead to the awakening of hidden chthonic forces in the
subconscious, realized according to the uniform laws of cultural homoplasy, the same for both
primitive tribes and modern communities of adherents of the prison subculture.
Введение. Несколько слов об архетипе «Великая мать»
Архетип «Великая мать» входит в базовую гептаду архетипов, предложенных и опи-
санных К.Г. Юнгом (наряду с такими архетипами, как Тень, Анима, Анимус, Мудрый
старец, Младенец и Самость) [1]. Нет нужды говорить, что дородовые впечатления лю-
бого человека и первые мгновенья его жизни связаны с образом матери и оказывают
неизгладимое влияние на всю его последующую жизнь. Как предполагается, механизм
материнского импринтинга во многом связан с архетипом Великой матери. Считается,
что данное явление (материнский импринтинг) происходит сразу после рождения или
максимум в течение короткого, т.н. «сенсибильного» (или «критического») периода ран-
ней младенческой жизни. При этом последствия материнского импринтинга необрати-
мо закрепляются в психике индивида до конца его дней.
Известно, что архетип Великой матери олицетворяет созидающую природную силу,
дарующее жизнь женское начало. В структуре любой мифологической системы суще-
ствует образ высшего женского существа [2], воплощающий животворящие силы при-
роды. Не случайно, первыми творениями человека (возрастом до 38 тысяч лет) считают-
ся т.н. Венеры палеолита — женские скульптуры с выраженными половыми признаками.
Во всех религиях и мифологических системах мира с древнейших времен присутствуют
богини, воплощающие образ «Великой матери». В Древней Греции это Гея, Деметра,
Персефона, В Малой Азии Кибела, в Древнем Египте Нут и Исида, в Риме Рея и Церера,
в Японии Аматерасу и Каннон, в Индии Шакти и Парвати, в Китае Нюйва и Гуаньинь.
Именно к помощи таинственных «великих матерей» прибегает Мефистофель в «Фау-
сте» для материализации и оживления идеального женского образа, дочери Зевса — пре-
красной Елены. Воплощением архетипа Великой матери в христианстве является образ
пречистой Девы Марии — заступницы всех верующих в Христа [2]. Образ матери — это
прежде всего символ родины, родной земли, родного очага.
В целом указанный архетип — это стабильная психическая конструкция, некая
устойчивая знаковая структура, базовая “схема” человеческой души, на основе кото-
рой формируется коллективное бессознательное. В качестве последнего традиционно
рассматривается надындивидуальное априорное знание, свойственное социуму вооб-
ще, вбирающее представления о базовых архетипах и устойчивых образах как формах
реализации отдельных архетипов в человеческом сознании.
Вместе с тем присущие коллективному бессознательному паттерны (формы без соб-
ственного содержания), относящиеся к тому или иному архетипу, заполняются в процессе
жизнедеятельности большим числом различных символов. При этом указанные символы
могут проявляться различными способами в каждом конкретном случае. Подтверждением
этому служат многочисленные эмпирические наблюдения, при которых даже у малообра-
зованных участников экспериментов возникали переживания универсальных мифологиче-
ских символов. Общие для всех людей устойчивые архетипические образы реализуются в
разнообразных культурных эманациях, как то: сказания, мифы, легенды, сказки, литератур-
ные произведения, верования, обычаи, предметы творчества, — а также в личной психиче-
ской деятельности каждого человека. На личностном уровне действие архетипа манифе-
стируется появлением эмоционально окрашенных образов, за которыми можно усмотреть
тот или иной базовый архетип. Таким образом, архетипы могут оцениваться как сердцевина
любой культуры, определяющая магистральные направления её развития [3].
Архетип Великой матери в тюремной (пенитенциарной) субкультуре
Актуальность исследования архетипа Великой матери в тюремной субкультуре обу-
словлена тем, что она (тюремная субкультура) являет собой агрессивную и высокоорга-
низованную контркультуру, неуязвимость которой основана во многом на устойчивости
мифологем, сюжетов и образов, составляющих ее ядро. Здесь под ядром следует по-
нимать некий «священный текст», концентрацию идеалов, определяющих индивиду-
альное поведение человека, вовлеченного в эту субкультуру [4]. Во многом именно по
указанной причине многолетние усилия государства в деле борьбы с тюремной суб-
культурой не только оказались безуспешными, но в ряде случаев тюремная субкультура
сама начала активно модифицировать базовую культуру общества [2]. Кроме того, ис-
следователями подмечено, что «знаково-символические системы экстремальных групп
имеют структурные и функциональные аналогии в архаических и традиционных об-
ществах» [5, с. 132]. Так, в карцерных сообществах проявляются базовые инстинкты и
хтонические образы, основным из которых является образ матери. В целом не подлежит
сомнению, что преступное поведение человека имеет архетипическую окраску [6]. В
полной мере указанное относится к архетипу Великой матери, который, по мнению ис-
следователей, максимально проявляется в условиях тюремной изоляции [6, 7].
Пребывая в условиях искусственной социальной депривации, генерируемой в ме-
стах лишения свободы, отбывающий наказание человек испытывает хронический де-
фицит информации. В условиях длительного и транзиторного пенитенциарного стресса
у заключенных происходит примитивизация отношений, снижение интеллектуальной
деятельности, сужение кругозора. Это во многом обусловливает пробуждение в подсо-
знании человека комплекса базовых архетипов, первичным из которых является архетип
Великой матери [7]. Исследовавший преступные архетипы видный отечественный уче-
ный-пенитенциарист Ю.М. Антонян выделяет наряду с этим архетипом и другие, об-
лигатно присущие представителям преступного мира: «Враг», «Тень», «Чужой», «Охот-
ник», «Злодей», «Убийца», «Бродяга» [6]. Ю.М. Антонян также отмечает, что одним из
воплощений архетипа Великой матери является жестокая и злая носительница женского
начала (Ехидна, Медуза Горгона, богиня Кали и т.п.) [6].
Образ матери — это прежде всего архетип, к которому обращаются в местах лишения
свободы в поисках защиты в трудные минуты, когда тоска по родному дому и семье осо-
бенно выражена. Пребывание в тюрьме сопряжено с лишением человека привычного для
него образа жизни, отчуждением от социального окружения. Пенитенциарное простран-
ство стрессогенно по своей сути и характеризуется целым набором разных деприваций
[8], совокупное действие которых ведет к т.н. пенитенциарному стрессу, который оказы-
вает мощное негативное воздействие на психику [8]. В такой обстановке оказавшийся в
местах лишения свободы человек обращается за помощью и поддержкой к образу самого
близкого и родного человека — своей матери. Роль архетипа Великой матери тут очевидна.
В первую очередь это удержание эмоционально-энергетической связи с родным миром
для оказавшимся в местах лишения свободы человеком [2].
Образ матери — это священный для каждого заключенного символ [9]. Проявление лю-
бого неуважения к матери (удар по месту, где расположена татуировка с упоминанием ма-
тери, неподобающие высказывания в разговорах, пение неприличных частушек и т.п. [7])
ведет к немедленному (часто — неадекватно суровому) наказанию со стороны «тюремного
самоуправления». Таким образом, образ матери является базовой ценностью тюремной
субкультуры [9]. Архетип Великой матери в местах лишения свободы проявляется раз-
личными способами. Это татуировки с упоминанием матери: «В этой жизни только мать
меня сумеет оправдать. Любви достойна только мать, она одна умеет ждать» [7, с. 57],
тюремный шансон: «Я пишу тебе, мама, из глубин Соликама…», «Я к маменьке родной с
последним приветом…» и т.п.
Связь феномена призонизации с архетипом Великой матери
Также нужно отметить, что в коллективах осужденных, подверженных действию тю-
ремной субкультуры, образ матери трансформируется, символизируя духовную связь не
с внешним, свободным миром, а, наоборот, с темным тюремным царством, ставшим род-
ным для отбывающих длительные сроки заключенных [2]. В пенитенциарии известно та-
кое явление, как призонизация — неосознанное стремление после отбытия срока наказания
вновь оказаться в местах лишения свободы, признание тюрьмы в качестве родного дома
сидельца [10]. Другими словами, по мере взаимодействия личности с тюремным социу-
мом происходит трансформация отношения человека к пенитенциарному пространству:
если вначале оно воспринимается как мертвое, чуждое место пребывания, то в дальней-
шем, по мере проникновения идей воровского мира в сознание и душу арестанта, он начи-
нает воспринимать его как родной дом, персонифицируемый в образе матери [2]. Поэтому
тюремная татуировка «Не забуду мать родную» говорит на самом деле о тюрьме, о том,
что образ матери ассоциируется в психике арестанта с обобщенным образом тюрьмы, ко-
торая выступает в качестве проявления архетипа Великой матери.
Архетип «Смерть» как трансформация архетипа Великой матери
В чем-то повторяя положения восточной философии, К.Г. Юнг считал, что для мира
архетипов характерна энантиодромия, при которой элемент бессознательного трансфор-
мируется в свою противоположность при достижении им определенного предела.
В результате энантиодромии архетип «Великая мать» как символ добра, порядка и
заботы может проявляться как Богиня Смерти, представляя разрушительное и агрес-
сивное начало [11]. «Великая мать» ассоциируется с созиданием, теплом и светом (кор-
реляты: положительная энергия Ян в восточной философии, в кибернетике — понятие
информации), а «Смерть» — это холод, разрушение и забвение (энергия Инь в восточной
философии, в кибернетике — энтропия. Примечательно при этом, что и энтропия, и ин-
формация измеряются в одних и тех же единицах — битах).
Таким образом, в соответствии с энантиодромией, «Великая мать» дает человеку жизнь,
а «Смерть» ее забирает. Инстинкт страха смерти свойственен всему живому. Его наличие
— один из базовых признаков любой психики. Этот инстинкт расценивается в психоанали-
зе как глубинная потребность организма к достижению изначального (существующего до
обретения жизни) состояния. Согласно учению З. Фрейда, противоречие между тягой к про-
должению жизни, ощущаемой в виде удовольствий (Эрос) и стремлением к аутодеструкции
(Танатос) является сущностью das Es (Оно). Обе указанные хтонические силы, присущие
Оно, являются самыми примитивными и неосознаваемыми сферами личности человека,
проявляющиеся на индивидуальном и на коллективном уровнях поведения.
Жизнь на свободе освещается силой Эроса, в тюрьме — силой Танатоса. Мир тю-
ремной субкультуры — это область смерти, где правят идеи разрушения, уничтожения,
противостояние традиционным моральным и этическим нормам. «Целью всякой жизни
является смерть», — писал З.Фрейд [12, с. 37]. Это утверждение повторяется в тексте
тюремной татуировки: «Я рожден, чтобы умереть» [13, с. 52]).
В учреждениях пенитенциарной системы сконцентрированы люди, подверженные
силе Танатоса, ведущие асоциальный образ жизни, склонные к противоправным по-
ступкам, криминальному, девиантному поведению. Это люди с низкой санитарной куль-
турой, приверженные к употреблению алкоголя и наркотиков. В их среде присутствует
культ саморазрушения, реализующийся через разные виды деструктивного поведения.
Так, широко распространенное в тюремной среде намеренное членовредительство на-
зывается на тюремном сленге «мастыркой». Это может быть проглатывание выделений
больного туберкулезом, прижигание головки полового члена с целью симуляции сифилиса,
намеренная ампутация конечностей, заглатывание инородных предметов (гвозди, ложки и
т.п.). Широко распространена среди заключенных тяга к самоубийству, процент случаев ко-
торого может достигать четверти всех причин смерти среди лиц, отбывающих наказание.
Жизнь в тюрьме сравнима с пребыванием и страданием грешных душ в аду. Поме-
щение человека в тюрьму является аналогом смерти человека для его родных и близких,
началом мучений в мрачном царстве тюремного Аида. Неслучайно проведший четы-
ре года каторги и подвергнутый инсценировке смертной казни Ф.М. Достоевский дал
тюрьме название «мертвый дом».
Атрибуты смерти, символы Танатоса прочно вошли в набор кодов тюремной суб-
культуры. «Сами воры воспринимают себя и свое новое положение именно как сим-
волическую смерть… Для вора: а) смерть не страшна, а желанна: “Вору не страшна
смерть”, “Меня исправит только смерть”; б) смерть всегда рядом, и она ждет: “Я смерть
бессмертная всегда рядом!”, “Смерть всегда рядом — она избавление от земных мук”,
“Смерть меня ждет всегда”; в) вор уже мертв: “Я уже труп”; г) смерть обитает внутри
вора: “От меня пощады не жди”, “Я скоро приду за твоей жизнью суки”; д) смерть —
главная цель жизни: “Я рожден, чтобы умереть” — с изображением черепа на кресте.
Ожидание смерти содержится, к примеру, в татуировке с аббревиатурой “МИР” — “Меня
исправит расстрел”» [14, с. 12].
В условиях отбывания наказания происходит медленное психологическое разруше-
ние личности [15]. Как было сказано выше, у длительно находящихся в местах лишения
свободы людей отмечается примитивизация интересов, стремление к удовлетворению
простейших жизненных потребностей. Наблюдается духовная смерть субъекта в мире
отсутствия мысли о бытии [16]. По этому поводу известно мнение отечественного фило-
софа М.К. Мамардашвили, который рассуждает о явлении «отсутствующего сознания».
Так ученый определяет состояние, при котором сознание человека опустошено, разум
мертв и, следовательно, мертв и сам носитель такого сознания. Здесь можно также при-
вести высказывание св. Игнатия Брянчанинова: «Преисподние темницы представляют
странное и страшное уничтожение жизни, при сохранении жизни» [17, с. 121]. Подоб-
ное явление описано и в «Божественной комедии» Данте, на примере генуэзца Бранка
д,Орья, душа которого находится в девятом круге ада, а тело остается живым, пребывает
в материальном мире, выполняя основные функции человека.
Реализация архетипа Великой матери в ритуале тюремной инициации
Архетип «Великая мать», переходящий в архетип «Смерть», реализован в таком тю-
ремном обряде, как «прописка», являющимся аналогом первобытной инициации членов
племени. Инициация в данном случае являет собой онтологическую трансформацию эк-
зистенциального состояния человека, в результате которой неофит обретает новое для
него существование [18]. Подобно древним инициациям, тюремная «прописка» — это
ритуал посвящения неофита в «настоящие» арестанты, суть которого — символическая
смерть человека в старом мире «свободы» и его рождение в новом для него мире тюрьмы.
Первая часть этого обряда, как и другие виды инициаций, касается смерти человека
для прежнего мира. Как утверждает М. Элиаде, применяемые при инициации пытки
«это эквивалент ритуальной смерти. Удары, укусы насекомых, зуд, расстройство пи-
щеварения, вызванное некоторыми ядовитыми растениями, — все эти многочисленные
виды испытаний означают, что неофит не просто убит мифическим Животным, осу-
ществляющим посвящение, но что он разорван на куски, разжеван у него в пасти и
«переварен» в желудке» [18, с. 92]. В качестве применяемых при этом жестоких испы-
таний в различных первобытных племенах практиковались выбивание зубов, отрезание
пальцев, обрезание крайней плоти, избиения, укусы насекомых и т.д. [7].
Британский этнолог Б.К. Малиновский считал, что для примитивного сознания
смерть означает начало пути к воскресению [19]. При этом «испытание смертью и вос-
кресение не только коренным образом изменяет онтологическое состояние неофита, но
и открывает ему сакральность человеческого существования и Мира» [18, с. 59].
Тюремная «прописка» — это ритуал пенитенциарной субкультуры, который симво-
лизирует смерть человека в «свободном» мире и его последующее рождение в новом
для него мире тюрьмы — «мертвом доме». Ритуал связан с архетипом Матери-Смерти:
сначала это символическая смерть сидельца, затем его рождение в новой реальности.
В.Е. Письменный констатирует: «В ритуале инициации тюрьма одновременно предста-
ет в двух ипостасях, тесно связанных между собой. Она становится могилой для чело-
века, пришедшего извне, одновременно представая и материнским чревом, из которого
рождается ее сын, получая при рождении новое имя, имеющее значение только в систе-
ме тюремно-воровской субкультуры» [2, с. 120].
Удивительный аналог прохождения тюремной прописки можно наблюдать при про-
ведении ритуала юношеской инициации в племени Кунапипи (Австралия). Здесь этапы
«смерть-воскресение» связаны с прохождением неофита через большую хижину, име-
ющую вид морского чудовища: со страшным, покрытым зубами ртом (вход в хижину)
и женским половым органом (выход из хижины). Проходя через эту хижину, юноша
сначала символически убивается, проглатывается монстром — Великой матерью, а затем
вновь рождается, но уже в качестве полноправного члена племени [18].
Коррелятом такой магической хижины в пенитенциарной субкультуре является ка-
мера следственного изолятора, где проводится действо тюремной «прописки». Ритуал
тюремной инициации представляет собой экзамен на крепость духа, умение постоять
за себя, способность переносить боль [20]. В тюремной субкультуре существует мно-
жество испытаний (тюремных игр или «приколов»), через которые должен пройти но-
вичок в ходе «прописки». Все они направлены на создание угрозы жизни и здоровью,
символизируют смерть неофита. Например, человеку предлагается прыгнуть с верхнего
яруса койки на расставленные шахматы (тюремный «прикол» под названием «Подвиг
Гастелло»), предлагается с завязанными глазами встать на табурет и затем выбивает-
ся табурет из-под ног (тюремный «прикол» под названием «Посчитать звезды») и т.п.
Кроме того, новичку задают загадки, от ответов на которые зависит его дальнейшее
положение в неформальной тюремной иерархии [7]. Если человек успешно справился с
прохождением этапов «прописки», он занимает достойное место в стратифицированной
тюремной социальной системе. Если же неофит не справился с заданиями, ему опреде-
ляется низший статус в иерархии тюремных каст и весь срок отбывания наказания такой
человек будет подвергаться издевательствам и унижениям. На заключительном этапе
тюремной инициации для вновь принятого в сообщество арестантов человека объявля-
ется его новый тюремный статус («вор», «мужик», «шнырь» «шестерка» и т.д.) и новое
имя (тюремная кличка). Здесь также нередко обращаются за помощью к мифической
сущности по имени Тюрьма. При этом сокамерники кричат в окно: «Тюрьма, дай клику-
ху!». Ответом могут быть звуки радио, переговоры охранников, крик из другой камеры.
Так происходит персонификация тюрьмы, ее одушевление [2].
Таким образом, при инициации тюрьма обретает облик страшного судьи — Великой
матери, чудовища, способного сначала убить, а затем вновь родить в новом качестве
очередного обитателя темного тюремного мира [18].
Выводы
Пребывание в условиях тюремной изоляции модифицирует психику человека, «очи-
щая» ее от разного рода «ненужных» для пенитенциарного пространства наложений
и способствуя пробуждению глубоко находящихся в подсознании хтонических сил,
вписывающихся в определенные образы-схемы и реализующиеся по единым законам
культурной гомоплазии, по которым различные проявления выстраиваются по единым
схемам, одинаковым как для примитивных племен, так и для современных сообществ
адептов тюремной субкультуры.
Как следует из представленного материала, исследование архетипа Великой матери
в условиях пенитенциарного пространства дает некоторый ключ к пониманию феноме-
на устойчивости существования тюремной субкультуры, в которую в той или иной мере
вовлечены все лица, отбывающие наказание в местах лишения свободы. Архетип Вели-
кой матери в условиях исправительных учреждений реализуется в различных проявле-
ниях: тюремных табу, татуировках, обычаях, ритуалах (в частности, при прохождении
тюремной инициации — «прописки»). Велика роль архетипа Великой матери в генера-
ции такого психологического феномена, как призонизация, когда тюрьма начинает ощу-
щаться в качестве родного дома, в котором хочется побывать еще раз или находиться
постоянно.
Ещё одной отличительной чертой данного архетипа в условиях пенитенциарного
пространства является его подверженность энантиодромии, в результате чего образ Ма-
тери трансформируется в образ Смерти, проявляющийся в повседневной жизни аре-
стантов в виде аутодеструктивных действий, тяги к самоубийству, отказу от нормаль-
ных жизненных ценностей и базовых принципов традиционной культуры общества.
References
Jung K. G. Arhetip i simvol. Ob arhetipah kollektivnogo bessoznatel’nogo [Archetype
and symbol. On the archetypes of the collective unconscious]. Translated by A. M. Rutkevich. Moscow: Renaissance, 1991.
2. Письменный Е.В. Смысловые уровни мифологемы матери в контексте тюремно-воровской субкультуры//Челябинский гуманитарий. 2010. № 3 (12). С. 117-121.
Pismenny E. V. Sociokul’turnaya sushchnost’ i dinamika mifologii tyuremno-
vorovskoj subkul’tury [Semantic levels of the mother’s mythologem in the context of the prison-thieves’ subculture]. Chelyabinsk humanitarian. 2010. No. 3 (12). P. 117-121.
3. Письменный Е.В. Социокультурная сущность и динамика мифологии тюремно-воровской субкультуры. Автореферат дисс. канд. культурологии. Челябинск, 2012.
Pismenny E. V. Smyslovye urovni mifologemy materi v kontekste tyuremno-
vorovskoj subkul’tury [Sociocultural essence and dynamics of the mythology of the prison-thieves’ subculture]. Abstract of dissertation of cultural studies. Chelyabinsk, 2012.
4. Беляев И. А., Беляева Н.А. Культура, субкультура, контркультура // Духовность и государственность/Ред. Беляев И.А. Оренбург: Филиал УрАГС в г. Оренбурге, 2002.
Belyaev I.A., Belyaeva N.A. Kul’tura, subkul’tura, kontrkul’tura [Culture, subculture, counterculture]. Spirituality and statehood. 2002. No 3. Pp. 5-18.
5. Банников К. Л. Антропология экстремальных групп. Доминантные отношения военнослужащих срочной службы Российской Армии. М.: Институт этнологии и антропологии РАН, 2002.
Bannikov K. L. Antropologiya ekstremal’nyh grupp. Dominantnye otnosheniya
voennosluzhashchih srochnoj sluzhby Rossijskoj Armii [Anthropology of extreme
groups. Dominant relations of conscripts of the Russian Army]. M.: Institute of
Ethnology and Anthropology of the Russian Academy of Sciences, 2002.
6. Антонян Ю.М. Архетип и преступность. М.: Вече, 2009.
Antonyan Yu.M. Arhetip i prestupnost’ [Archetype and crime]. M.: Veche, 2009.
7. Пономарев С.Б. Анализ триады «архетип-тотем-табу» в пенитенциарной субкультуре. Ижевск: Изд-во ИжГТУ им. М.Т.Калашникова, 2021.
Ponomarev S.B. Analiz triady «arhetip-totem-tabu» v penitenciarnoj subkul’ture
[Analysis of the triad «archetype-totem-taboo» in the penitentiary subculture].
Izhevsk.: Publishing house of Izhevsk State Technical University named after M.T.
Kalashnikov, 2021.
8. Пономарев С.Б. Роль феномена пенитенциарного дистресса в эволюции системы уголовного наказания// Научные труды ФКУ НИИ ФСИН России. Выпуск 3. М.: ФКУ НИИ ФСИН России, ФКУ НИИИТ ФСИН России, 2024. С.289-292.
Ponomarev S.B. Rol’ fenomena penitenciarnogo distressa v evolyucii sistemy
ugolovnogo nakazaniya [The role of the phenomenon of penitentiary distress in the
evolution of the criminal punishment system]. Scientific works of the Federal State
Institution Research Institute of the Federal Penitentiary Service of Russia (scientific and practical quarterly publication). Issue 3. M.:Research Institute of the Federal Penitentiary Service of Russia, 2024. Pр.289-292.
9. Громов В.Г. Российская криминальная субкультура: философский аспект// Теология. Философия. Право. 2017. №2 . С. 44-57.
Gromov V.G. Rossijskaya kriminal’naya subkul’tura: filosofskij aspekt [Russian
criminal subculture: philosophical aspect]. Theology. Philosophy. Law. 2017. No 2. Pp. 44-57.
10. Гилинский Я. И. Призонизация по-российски // Отечественные записки. 2003. №2. С. 434-441.
Gilinsky Ya.I. Prizonizaciya po-rossijski [Prisonization in Russian]. Otechestvennye zapiski. 2003. №2. Pр. 434-441.
11. Элиаде М. Избранные сочинения. Образы и символы. М.: НИЦ «Ладомир», 2000.
Eliade M. Izbrannye sochineniya. Obrazy i simvoly [Selected Works. Images and
Symbols]. M.: NIC «Ladomir», 2000.
12. Фрейд З. По ту сторону принципа удовольствия // Психология бессознательного/ Перевод с нем. А. М. Боковикова. М.: «Фирма СТД», 2006. С. 234-256.
Freud Z. Po tu storonu principa udovol’stviya [Beyond the Pleasure Principle].
Psychology of the Unconscious. Translation from German by A.M. Bokovikova. M, 2006. Pр. 234-256.
13. Балдаев Д. С. Татуировки заключенных. СПб.: Лимбус Пресс, 2001.
Baldaev D.S. Tatuirovki zaklyuchennyh [Tattoos of prisoners]. St. Petersburg: Limbus Press, 2001.
14. Плуцер-Сарно А. Русские воровские тату: от текста к символу// НЛО. 2004. № 4. С.10-15.
Plutser-Sarno A. Russkie vorovskie tatu: ot teksta k simvolu [Russian thieves’ tattoos: from text to symbol]. NLO. 2004. No. 4. P.10-15.
15. Мокрецов А.И., Новиков В.В. Личность осужденного: социальная и психологическая работа с различными категориями лиц, отбывающих наказание. М.: НИИ ФСИН России, 2006.
Mokretsov A.I., Novikov V.V. Lichnost’ osuzhdennogo: social’naya i
psihologicheskaya rabota s razlichnymi kategoriyami lic, otbyvayushchih nakazanie [Personality of the convict: social and psychological work with different categories of persons serving a sentence]. M.: Research Institute of the Federal Penitentiary Service of Russia, 2006.
16. Инюшина И.А. Философская танатология М.К. Мамардашвили: смерть как онтологическое основание сознания // Актуальные вопросы общественных наук: социология, политология, философия, история. Сборник материалов XII международной научно-практической конференции. Новосибирск: СибАК, 2012. С. 80-84.
Inyushina I.A. Filosofskaya tanatologiya M.K. Mamardashvili: smert’ kak
ontologicheskoe osnovanie soznaniya [Philosophical thanatology of M.K.
Mamardashvili: Death as an Ontological Foundation of Consciousness]. Actual
Issues of Social Sciences: Sociology, Political Science, Philosophy, History: Coll.
Art. on Materials of the XII Int. Scientific-Practical. Conf. Novosibirsk: SibAK,
2012. Pp.80-84.
17. Брянчанинов И. Слово о смерти. М.: Издательство Стрельбицкого, 2022.
Brianchaninov I. A Slovo o smerti [Word about Death]. M.: Strelbitsky Publishing
House, 2022.
18. Элиаде М. Тайные союзы: Обряды инициации и посвящения. Киев: София; М.: Гелиос, 2002.
Eliade M. Tajnye soyuzy: Obryady iniciacii i posvyashcheniya [Secret Unions:
Initiation and Dedication Rites]. Kyiv: Sofia; M.: Helios, 2002.
19. Малиновский Б. Магия, наука, религия. М.: Рефл-бук, 1998.
Malinovsky B. Magiya, nauka, religiya [Magic, Science, Religion]. M.: Refl-book,
1998.
20. Пирожков В. Ф. Криминальная психология. М.: Ось-89, 2001.
Pirozhkov V. F. Kriminal’naya psihologiya [Criminal Psychology]. Moscow: Os-89, 2001.
